Как советская власть расправилась с сыновьями витебского приказчика…

Отрывок из книги «Неторопливые размышления вокруг семейного древа»

«Набатный зов на баррикады»

Предки витебского приказчика Гирша Шмерлинга, жившие в черте оседлости в ХIХ веке, придерживались национальных традиций еврейства и религиозных предписаний иудаизма, т. е., как говорят, «соблюдали Закон». В быту они говорили на языке идиш, а в синагоге молились на иврите; они уже владели и русским языком – во всяком случае, достоверно известно, что и Гирш, и все его дети свободно говорили, читали и писали по-русски.

Однако в семье Гирша Шмерлинга еврейские национально-религиозные традиции соблюдались не столь ревностно, как у предыдущего поколения. Все его дети получили светское образование и, судя по всему, уже в ранней молодости склонялись к атеизму. Впрочем, почти мгновенный переход от религии к атеизму при смене предреволюционного поколения послереволюционным вообще типичен для российской истории ХХ века – и для христиан, и для иудеев, и для мусульман. Постоянная нужда в сочетании с беспросветным прозябанием в черте оседлости вдали от столичных культурных центров, в опасении погромов и новых унижений от ненавистного царского режима толкала молодых людей к мучительным поискам новых путей. Это мироощущение еврейской молодежи тех лет лаконично и мощно выразил известный поэт конца ХIХ – начала ХХ века Семен Фруг:

Два достоянья дала мне судьба:
Жажду свободы и долю раба. 

Поэтому, когда буревестник революции Максим Горький воскликнул: «Буря, скоро грянет буря!», – все дети Гирша Шмерлинга, быть может, за исключением старшего из них, Исая, не просто приняли революцию, а буквально ринулись в нее с восторгом и энтузиазмом.

Владимир Жаботинский – очевидец и участник общественных движений предреволюционной России – писал в романе «Пятеро» о настроениях еврейской молодежи в Одессе:

 «Во всем рокотала крамола. Чеховская тоска воспринималась как протест против строя и династии; выдуманные босяки Горького, вплоть до Мальвы, – как набатный зов на баррикады… (Молодые люди) наезжали из местечек близких и далеких… днем читали Тургенева и Туган-Барановского, а по вечерам разносили по городу – одни революцию, другие сионизм».

В Витебске происходили аналогичные процессы вовлечения молодых евреев в революцию. Царское самодержавие загнало их в угол и не оставило никакого выбора, кроме революции или сионизма. В революции они увидели выход из бесправия и унижения. Русская революция с идеями Интернационала и бесклассового коммунистического общества показалась им долгожданным выходом из тюремного подвала прежней жизни, немыслимым прорывом к свету знаний, равенству и братству, воплощенным полетом мечты. Абстрактные библейские идеалы добра и справедливости, которым их учили родители и учителя, внезапно были поставлены в повестку текущего дня новыми пророками – атеистическими лидерами Российской социал-демократической рабочей партии. Кто мог тогда подумать, что пророки окажутся лжепророками, что вместо справедливого общества без эксплуатации человека человеком будет выпестован тоталитарный монстр в виде концлагеря рабского труда, а великий Интернационал скукожится до примитивного государственного антисемитизма!..

Революция драматически преломила судьбы детей Гирша Шмерлинга. Тем, кто присоединился к революции, она принесла поначалу жгучую радость победы, чувство свободы и счастье самоутверждения, но всех – кого в большей степени, кого в меньшей – привела впоследствии к тяжелым испытаниям подчас с трагическим исходом.

Ужасная судьба постигла всех семерых сыновей Гирша Шмерлинга.

Исай Шмерлинг

Старший сын Гирша Шмерлинга по имени Исай был единственным, кто не принял революцию за благо. Он был ко времени революции уже взрослым, самодостаточным человеком (в 1917 году ему исполнилось 38 лет), занимал в Витебске престижное положение управляющего лесоторговым делом, имел свой дом, красавицу-жену и трех детей: дочерей Иду и Бетти и сына Марка.

Юношеские бунтарские настроения давно растворились в повседневности тяжелого труда с тринадцати лет и сменились здоровым житейским консерватизмом. От революции он не ждал ничего хорошего и не ошибся: сначала Исай лишился стабильной и прибыльной работы, потом был арестован чекистами и провел несколько лет в ссылке в Сибири. Вся остальная его жизнь после ссылки, вплоть до внезапной смерти в 1946 году, прошла в отчаянной борьбе за выживание своей семьи в условиях политических и экономических ломок, войны, оккупации, эвакуации, бездомности, голода, разрухи…

Вечером накануне смерти Исай узнал, что его единственный сын Марк – талантливый математик, инженер-лейтенант ВВС – трагически погиб в далеком Хабаровске. Мечта Исая о продолжении родовой фамилии рушилась, страшная мысль о гибели сына не оставляла его все последние часы жизни. Ночью он скончался – сердце не выдержало…

Исаак Шмерлинг

Совсем ничего не известно о младшем сыне Гирша от первого брака Исааке. В стране победившего социализма это не было удивительным. Знаете ли вы еще какую-нибудь страну, в которой люди исчезали абсолютно бесследно, не оставляя памяти даже у ближайших родственников? Я не знаю…

Шефтель Шмерлинг

Немногим больше известно нам о семье Шефтеля Шмерлинга – старшего сына Гирша от второго брака. Он родился в Витебске в 1889 году и с конца 1920-х годов жил в Ленинграде. Вся его семья, включая сына Бориса, погибли в ленинградскую блокаду. Почему Шефтель вместе с близкими своевременно не покинул обреченный город и была ли у них такая возможность, мы не знаем. Можно предположить, что сын Шефтеля Борис был мобилизован в  первые же дни войны и погиб на Лужском рубеже под немецкими танками. О гибели солдат и ополченцев в те дни, конечно, никто родственникам не сообщал – вероятно, Шефтель с женой ждали известий от сына и упустили тот момент, когда из города еще можно было эвакуироваться.

Почти трехлетняя блокада Ленинграда не имеет аналогов в мировой истории ни по масштабам человеческих потерь, ни по жестокости того мученичества, на которое были обречены жители этого важнейшего культурного центра Европы. История умерщвления более чем миллиона ленинградцев многие годы тщательно замалчивалась. Ответственность гитлеровского режима за преднамеренное уничтожение мирного населения города не вызывает сомнений, но в ленинградской трагедии повинно и советское руководство во главе со Сталиным. Большевики в Кремле не предусмотрели угловое географическое положение Ленинграда, не провели своевременно эвакуацию детей, стариков и всех других, не связанных с обороной города, хотя времени для этого было много, не обеспечили окруженный город элементарными запасами продуктов питания, хотя времени и транспортных средств для этого было предостаточно… Более миллиона погибших мученической смертью ленинградцев на совести не только гитлеровцев, но и сталинского режима – это неоспоримый факт. 

Максим Шмерлинг

Трагически сложилась судьба и другого сына Гирша – Максима Шмерлинга. Он родился в 1893 году в Витебске. В предреволюционное время Максим учился в Витебском коммерческом училище и одновременно давал уроки, зарабатывая на оплату обучения.После революции Максим работал в Ленинграде экономистом, у него была одна единственная дочь Лиза. Вся его семья погибла в блокадном Ленинграде в 1942 году – в год гибели Максиму было около пятидесяти лет. Нам неизвестны подробности их смерти – от голода и холода или под немецкими снарядами и бомбами, а может быть от того и другого… Эта ветвь семьи Гирша просто исчезла на ленинградских братских кладбищах вместе с миллионом ленинградцев.

Зиновий Шмерлинг

В противоположность своему старшему единокровному брату Исаю Шмерлингу, Зиновий Шмерлинг искренне поверил в коммунистическую идею с ранних лет. Зиновийучился в городском ремесленном училище Витебска и по его окончании в возрасте четырнадцати лет уехал в Лодзь. Там, на окраине империи и поблизости от европейских культурных центров, легче было найти работу и получить образование. Зиновий работал на фабрике и учился в Варшавском университете. Именно там, в студенческой и рабочей среде, он стал профессиональным революционером под фамилией Зангвиль. Возможны несколько версий происхождения партийного имени Зангвиль: первая – от фамилии весьма популярного в то время английского писателя Израиля Зангвиля, выходца из Польши; вторая – от ивритского слова «зангвиль», означающего имбирь – специю с терпким ароматом и жгучим вкусом.

Ко времени революции 1917 года Зиновий был уже зрелым партийцем, членом РСДРП. Он поначалу примыкал к меньшевикам, но в 1917 году перешел в большевистскую фракцию – во всяком случае его партийный стаж в ВКП(б) впоследствии исчислялся с 1917-го года. В справочнике по истории Коммунистической партии СССР приводится следующий «Послужной список» Зиновия Григорьевича Зангвиля в советское время:

Судя по вышеприведенному послужному списку, Зиновий Зангвиль был, вероятно, первым (или одним из первых) заведующим Главного управления принудительных работ при НКВД РСФСР в течение первых двух лет деятельности прообраза будущего ГУЛАГа. Как он попал на эту работу, мы не знаем, но, судя по всему, достаточно случайно, ибо уже в 1921 году был переведен в управление финансовой инспекции другого наркомата. По воспоминаниям родственников, после революции Зиновий Зангвиль упорно учился и получил высшее финансово-экономическое образование.

В 1927 году Зиновий получает должность старшего инспектора наркомата Рабоче-крестьянской инспекции – об этом свидетельствует, в частности, нижеследующий пассаж из того раздела книги Александра Солженицына «Двести лет вместе», в котором он «ненавязчиво» рассказывает читателям о «засилии евреев» в экономической жизни СССР: 

«В ноябре 1927 происходит юбилейное заседание правления Госбанка СССР (5-летие введения червонца), в газете Известия — статья З. Зангвиля [Зиновий Г. Зангвиль (Шмерлинг) стал к тому времени старшим инспектором НК РКИ СССР] о значении червонца и групповой снимок…».

В годы первых пятилеток Зиновий занимал высокие партийно-государственные посты: член ЦКК ВКП(б), начальник Финансового сектора Народного комиссариата тяжелой промышленности СССР, член Арбитража Наркомтяжпрома СССР. Чтобы оценить уровень служебного взлета Зиновия Зангвиля, следует напомнить, что Наркомат тяжелой промышленности был в те годы главным мозговым центром индустриализации страны, средоточием гигантских усилий по созданию военной промышленности и перевооружению армии. В 1930-е годы Зиновий стал близким сподвижником наркома Тяжпрома и члена Политбюро ЦК ВКП(б) Серго Орджоникидзе, вошел в высший круг советской номенклатуры со всеми ее привилегиями, получил автомобиль с шофером и квартиру в знаменитом «Доме на набережной».

Пришли, однако, годы сталинского террора, и старые большевики, хорошо знавшие со времен революции и Гражданской войны цену «кавказскому горцу», один за другим стали исчезать. В 1937 году неожиданно и загадочно «кончает самоубийством» Серго Орджоникидзе. Сталин приказал репрессировать всех бывших соратников Орджоникидзе, и НКВД тут же начал копать под Зангвиля. Сначала организуется донос, что, мол, отец Зиновия был богачом и крупным домовладельцем в Витебске. Из Москвы в Витебск выехала специальная партийная комиссия по проверке «обнаружившихся фактов». Осмотрев бывшие «хоромы» Гирша Шмерлинга, комиссия была вынуждена снять выдвинутое против Зиновия обвинение в сокрытии непролетарского происхождения. Тем не менее к июлю 1938 года НКВД сфабриковал против Зиновия новое, более серьезное обвинение: в экономическом вредительстве. Для доказательства уже не требовалось ни фактов, ни проверки – достаточно было «подлинного» признания обвиняемого, полученного путем битья кнутом «по длине», т. е. вдоль тела. 29 сентября 1938 года Зиновий был осужден на двадцать лет лагерей и сослан – о, жуткая, издевательская гримаса истории! – в тот самый ГУЛАГ, который он помогал создавать на заре советской власти.

Зиновий отсидел в лагерях Гулага семнадцать лет. Судя по «деликатной» записи в «послужном списке», его каторжная участь была не столь тяжелой и изнурительной, как, например, у Варлама Шаламова, – лагерное начальство разумно использовало профессиональные знания бывшего начальника финансового отдела наркомата Тяжпрома и определило его бухгалтером в управление треста «Енисейзолото» Красноярского края Восточной Сибири. Работа поваром, санитаром или бухгалтером считалась самой желанной среди узников советских лагерей. Впрочем, легко рассуждать на эту тему, сидя в мягком кресле уютного кабинета за компьютером. Я просмотрел информацию о каторжных золотодобывающих приисках севера Красноярского края, входивших в трест «Енисейзолото». Управление треста, в котором работал заключенный Зиновий Зангвиль, размещалось в барачном лагерном поселке Северо-Енисейский, в безлюдной тайге в междуречье Енисея и Подкаменной Тунгуски, в полутысяче километров севернее Красноярска. Климат здесь резко континентальный, жестокие морозы с температурой до –40°С, с затяжными метелями и снегопадами, длятся до 180 дней в году (именно в этих краях зафиксирован чудовищный рекорд минусовой температуры воздуха: −67°C). Зиновий, насколько помнится, никогда не рассказывал о своей долгой жизни в этом отнюдь не первом круге гулаговского ада, но можно себе представить беспросветный ужас этой жизни…

После ареста Зиновия его жена Вера и новорожденная дочь Анечка были выселены из квартиры в «Доме не набережной», жили в коммуналке, а в октябре 1941-го, когда немецкие танки подошли к Волоколамску, бежали вместе с родителями Веры из Москвы в Сорочинск Оренбургской области. Родители Веры умерли в Сорочинске от инфекционной дизентерии, а она сама с дочерью вернулась в 1942 году в Москву.

В пору хрущевской оттепели Зиновий был освобожден, реабилитирован и приехал в столицу. Вера не дожила до возвращения мужа из лагеря: она скончалась от инсульта в 1952 году, – а осиротевшая дочь Аня жила до возвращения отца у Вериного брата. Зиновий впервые увидел свою родившуюся через две недели после его ареста дочь уже семнадцатилетней девушкой.

В Москве Зиновий был восстановлен в партии, которая за время его отсидки успела сменить название с ВКП(б) на КПСС, получил трехкомнатную квартиру в престижном новом доме и должность старшего научного сотрудника в Институте Маркса-Энгельса-Ленина. Он скончался осенью 1981-го на 86-м году жизни вследствие врачебной ошибки во время рутинной глазной операции. Сотни людей провожали Зиновия Зангвиля (Шмерлинга) в последний путь. Он не дожил десять лет до распада СССР и ликвидации КПСС.

Я эпизодически встречался с Зиновием Зангвилем во времена хрущевской оттепели и взлета движения «шестидесятников», то есть в период с конца 1950-х по начало 1970-х. В те незабываемые годы мы словно вырвались из затхлого темного подвала «советского единомыслия», жадно вслушивались в звуки новой свободной поэзии и бардовской песни, спорили о социализме, о КПСС, Сталине и Ленине… В тех спорах Зиновий всегда занимал строго партийную позицию, никогда не отклонялся от текущей линии партии. Он был, как помнится, очень спокойным, рассудительным, по родственному добрым и даже мягким человеком, но как бы затвердевал, когда разговор касался коммунистической партии и советской власти. Однажды – вероятно это было в самом начале 1970-х годов – мне посчастливилось встретиться с ним с глазу на глаз. Встреча состоялась на квартире Зиновия, где он жил со своей единственной дочерью Аней, с которой мы были дружны с детства. Зиновию было тогда уже сильно за 70, но выглядел он здоровым, крепким мужчиной. Полный крах коммунистической идеи и интернационализма в СССР представлялся мне в то время абсолютно очевидным, но я был очень взволнован – передо мной сидел человек необыкновенной судьбы, старый большевик, делавший революцию и строивший социализм, а потом чудом переживший сталинский террор. У меня была гора вопросов, и главный из них: как бывший профессиональный революционер, своими руками сделавший русскую революцию и утвердивший советскую власть, затем преданный и оклеветанный этой властью и прошедший через советскую каторгу, оценивает ныне все происшедшее? Большой и откровенной беседы, однако, не получилось. Зиновий Григорьевич отвечал цитатами из газеты «Правда»: бесклассовое коммунистическое общество на основах интернационализма, безусловно, будет построено в СССР; КПСС все делала и делает правильно за исключением отдельных нарушений социалистической законности и ленинских норм партийной жизни, которые самой же КПСС вскрыты и устранены; государственного антисемитизма в СССР не было и нет, а отдельные его проявления являются пережитками прошлого, которые постепенно будут изжиты. Я деликатно пытался напомнить Зиновию Григорьевичу о несправедливых репрессиях, которым он подвергался. Он не принял вызов и ответил в том смысле, что, мол, в отношении лично его это была ошибка органов, которая ныне исправлена.

Семен Шмерлинг

Трагическая судьба Семена Шмерлинга и его семьи типична для времен кровавого сталинского режима. Мы уже привыкли спокойно, без эмоций обсуждать репрессии 1930–1950-х годов, вошедших в историю и литературу под названием Большого террора.  Наследники Сталина убеждают нас вообще забыть об этом: мол, старые могилы зарастают, а «великие свершения» остаются на века. Как писал поэт, «наследники Сталина живы еще на земле», а они, равно как и наследники Гитлера, судя по всему, будут среди нас всегда.

В ленинградском мартирологе жертв сталинских репрессий о Семене Шмерлинге есть вот такая страшная канцелярская справка:

«Шмерлинг Семен Григорьевич.

Родился в 1899 г., г. Витебск; еврей; член ВКП(б) в 1919–1937 гг.; профессор, директор НИИ охраны труда. Проживал: г. Ленинград, ул. Ракова, д. 21, кв. 21.
Арестован 2 сентября 1937 г.

Приговорен: Выездной сессией Военной коллегии Верховного суда СССР в г. Ленинград 17 февраля 1938 г.

Приговор: ВМН (высшая мера наказания – Ю. О.). Расстрелян 17 февраля 1938 г. Место захоронения– г. Ленинград.» 

Мы знаем немного о Семене – может быть, самом одаренном из детей Гирша Шмерлинга. Он учился в приходской начальной школе, потом в Витебской гимназии. Еще до революции 1917 года участвовал в левом социалистическом рабочем движении Витебска, был членом Бунда, во время Гражданской войны в возрасте 20 лет был принят в члены ВКП(б).

В начале 1920-х Семен учился в Коммунистическом университете имени Свердлова, готовившим руководящие партийные кадры. В конце 1920-х он блестяще окончил знаменитую Военно-медицинскую академию в Ленинграде, был оставлен в академии для научной работы, защитил диссертацию, стал профессором академии. Еще в годы учебы в академии Семен женился на девушке по имени Ольга, а в 1934 году у них родился сын Лева.

Где-то в середине 1930-х годов, по-видимому, уже после «загадочного» убийства Первого секретаря Ленинградского обкома и члена Политбюро ЦК ВКП(б) Сергея Кирова, Семен Шмерлинг назначается директором Всесоюзного научно-исследовательского института охраны труда в Ленинграде – очень высокая по тем временам партийно-административная должность. Следует упомянуть, что в те годы, после убийства Кирова, по Ленинграду прокатилась волна жестоких репрессий под надуманным предлогом борьбы с троцкизмом – Сталин закручивал гайки перед решающим истреблением своих подлинных и мнимых противников. Назначение Семена на пост директора института в такой обстановке свидетельствует о полном доверии к нему со стороны высших партийных кругов и органов госбезопасности в то время.

Тем не менее в 1937 году Семен попал под арест в одной из первых волн Большого террора, сразу вслед за уничтожением командного состава Красной армии. Он был обвинен в самом тяжком по разнарядке тех лет преступлении: контрреволюционной троцкистской деятельности (КРТД). Обвинявшиеся в КРТД становились жертвами звериной ненависти Сталина к своему старому сопернику Троцкому, их подвергали самым изощренным пыткам и суровым наказаниям – как правило, к ВМН (высшая мера наказания – расстрел), им давали самую тяжелую работу в лагерях, их планомерно гноили в карцерах и доводили до скорой смерти. Александр Солженицын упоминал в «Архипелаге ГУЛАГ», что «эта буквочка “Т” очень потом утяжеляла жизнь зэка в лагере». Многие участники процессов Большого террора вспоминают, что осужденные за контрреволюционную деятельность без буквы «Т», т. е. за КРД, были просто счастливы: у них оставался шанс выжить.

У Семена Шмерлинга, осужденного за КРТД, шансов выжить не было. Как следует из справки, Семен был расстрелян немедленно после вынесения приговора (обычно палачи вели обвиненных в КРТД из зала заседания Военной коллегии прямо в расстрельный подвал); ему было тридцать девять лет.

Жена Семена Ольга также была репрессирована и отсидела в лагерях семнадцать лет, все эти годы она ничего не знала ни о судьбе мужа, ни о судьбе сына. Тем временем осиротевший Лева Шмерлинг, которому в 1937 году было три года, остался у тетки по линии матери. Он умер от голода в блокадном Ленинграде в 1942 году. Режим сначала сделал Леву Шмерлинга сиротой, а затем бросил ребенка в блокадном Ленинграде на верную смерть – еще одна иллюстрация к истории сталинских преступлений…

Я не знаю, был ли Семен Григорьевич Шмерлинг реабилитирован посмертно. Когда его жена Ольга Исааковна Шмерлинг, отбыв семнадцатилетнее наказание без преступления, вернулась из лагерей, в КГБ ей продолжали врать, что, якобы, ее муж умер от рака. Несмотря на «хрущевскую оттепель», она сама еще несколько лет была поражена в правах и вынуждена была жить, как говорили, «на 101-м километре» от Ленинграда – вот такие жизнь и судьба…

Так революция и советская власть расправились с семьей Семена Шмерлинга…

Борис Шмерлинг

Самый младший из детей Гирша, Борис Шмерлинг, прожил самую короткую жизнь – всего шестнадцать лет. Борис был одним из первых комсомольцев города Витебска, активным, энергичным революционным вожаком (как рано взрослели дети в те годы!). В 1919-м он поехал в Казань по каким-то комсомольским делам, попал в эпицентр эпидемии, заразился и умер. В Витебске Борису устроили торжественные похороны как герою революции…

Мне не удалось найти ни фотографии Бориса, ни подробностей его драматической судьбы. Возможно, все это есть в витебских архивах времен большевистской революции.      

Не осталось ни одного наследника Гирша Шмерлинга по мужской линии

Какая, однако, жуткая вырисовывается картина жизни и судьбы семи сыновей Гирша Шмерлинга при советской власти!

Старший сын безвинно арестован, провел несколько лет в ссылке и скоропостижно скончался, узнав о трагической гибели своего единственного сына; второй по старшинству сын Гирша пропал без вести; третий умер в блокадном Ленинграде вместе с женой и сыном; четвертый также умер в блокадном Ленинграде вместе с женой и дочерью; пятый провел семнадцать лет в лагерях по ложному обвинению; шестой расстрелян по ложному доносу, его жена отсидела семнадцать лет в лагере, а малолетний сын умер от голода в блокадном Ленинграде; седьмой, младший сын Гирша, умер в юности во время Гражданской войны…

Эта жуткая картина является, тем не менее, типичной, едва ли не рядовой историей жизни большой семьи в Советском Союзе времен построения социализма. Это одна из миллионов историй в длинной цепи преступлений большевиков во времена кровавого сталинского режима!

Семь сыновей Гирша Шмерлинга совместно дали жизнь только семи детям, из них четверо погибли, не оставив наследников. В поколении правнуков Гирша Шмерлинга уже не было ни одного наследника по мужской линии, ни одного человека с фамилией Шмерлинг – эта шмерлинговская линия нашего семейного древа прервалась навсегда…

Не есть ли этот скорбный итог ответом на вопрос, что дала Великая Октябрьская социалистическая революция тем простым людям, которые мечтали о ней и пошли путем Интернационала. И еще: не лучше ли было бы этим простым людям избрать для себя и своих детей какой-нибудь другой путь? Говорят, история не знает сослагательного наклонения, но мартиролог судеб сыновей Гирша Шмерлинга вынуждает нас задуматься о той роковой ошибке, которую они совершили сто с лишним лет назад…