«О, память сердца! Ты сильней
Рассудка памяти печальной,
И часто сладостью своей
Меня в стране пленяешь дальней»
К. Батюшков «Мой гений»
«Почитай отца своего и мать свою. И продлятся тогда
дни твои на земле, которую Бог, твой Господь, дает тебе»
Тора: Пятая заповедь (Шмот 20 : 12)
По достижении определенного возраста начинаешь понимать, что начался неотвратимый путь «с ярмарки», когда с небывалой скоростью летят годы и с их высоты ты чувствуешь степень добродушного лукавства родных и друзей в их традиционном пожелании достичь возраста Моше – Рабейну.
Не знаю, почему, но к празднованию дней рождения я всегда относился, мягко говоря, скептически. Объяснить это можно лишь существовавшими в нашей семье традициями: я не мог припомнить ни одного случая, чтобы мои родители отмечали свои дни рождения, да и не только свои, но и наши детские праздники рождения. Лишь много позже я узнал, что привычный уклад жизни нашей семьи был в полной мере адекватен еврейским традициям, где празднование дней рождения вообще не культивируется.
Существует байка, как еврейская религиозная общественность однажды обратилась к Любавичскому ребе Менахему-Мендлу Шнеерсону с просьбой внести ясность и, по возможности, легализовать празднование дней рождения. Мудрый ребе недолго размышлял над этой «проблемой» и предложил своим единоверцам поступать так, как им в общем-то заблагорассудится и, «если уж очень хочется порадоваться еще одному ушедшему году, то Всевышний вряд ли станет возражать». Коротко и убедительно в таких случаях реагировал и наш классик Шолом-Алейхем: «Если нельзя, но очень хочется, то можно».
Правда, еще шестой Любавичский ребе Йосеф-Ицхак Шнеерсон провозгласил праздник 18 Элула – день, когда родились два великих хасида: основатели хасидизма раввин Исроэль Баал Шем Тов и движения ХАБАД – раввин Шнеур Залман. По сей день празднование дней рождения этих великих праведников среди хасидов ХАБАДа уже давно стало традицией.
В Талмуде сказано, что момент, когда рождается человек, играет большую роль в жизни каждого. Более того, одним из самых важных традиционных еврейских праздников является Рош а-Шана, а это и Новый год и день рождения первого человека, – Адама. Вместе с тем, наши праотцы считали, что новорожденный младенец может быть одарен талантом и великими способностями, но все это проявится только тогда, когда он или она станут мыслить и действовать самостоятельно. Стоит ли в этом случае возводить день рождения ребенка в обязательный ежегодный семейный праздник?
Что же касается юбилейных торжеств, прописанных в Торе (Ваикра 25:8), то они возможны для каждого из нас лишь через семь субботних лет, т.е. семь раз по семь лет, что будет соответствовать пятидесятому году. Тогда в десятый день седьмого месяца Тишрей юбилей надлежит провозгласить звучанием шофара в Йом Кипур. Тора предписывает: «Святите пятидесятый год … Это для вас юбилейный год, когда каждый возвратится к своей наследственной собственности и к своей семье».
И хотя со времени моего пятидесятилетия минуло ровно сорок календарных лет, я все чаще испытываю предписанную Торой духовную потребность вернуться к своим истокам, к благословенной памяти предков.
Простая истина: не было бы этих людей – не было бы и меня. А волею судеб доставшаяся мне в наследство здоровая генетика моих предков явилась той самой духовной основой, которая помогает мне всякий раз без стыда и опаски оглянуться на прожитые годы, хотя изобиловали они великим множеством непростых житейских обстоятельств.
Мои предки не были высокообразованными или известными людьми – нет. Это были, как теперь принято называть, «простые» люди. Но «простыми» их можно было назвать только в кавычках: все они были умными, по-житейски даже мудрыми, добрыми и в высшей степени порядочными людьми.
Все они прожили достаточно тяжелую жизнь на белорусской земле в пресловутом гетто, названным замысловатым уничижительным и древним словосочетанием «тхум амойшев» – то есть «черта оседлости» для еврейского населения Российской империи. Никто из моих предков не выбился в «большие люди», их образование ограничивалось изучением Торы, еврейских традиций и элементарных основ общего начального образования у местного или, в лучшем случае, по соседству, у городского раввина. Моему отцу повезло: вместе со своими сверстниками его отправили на учебу в Бобруйск, раввин которого славился разносторонними знаниями и возможностями общины в обеспечении своих «абитуриентов» жильем и питанием. По рассказам отца о тех «студенческих» годах они эту систему на языке идиш называли «нэмен тег», т. е. «брать дни».
Это единственная, традиционная в те годы, система образования, которую прошел мой отец, в значительной степени стимулировала его дальнейшее самообразование, что позволило ему в общении с домочадцами, многочисленными друзьями быть всегда интересным, по-житейски мудрым собеседником. Это подтверждает и тот факт, что на протяжение многих лет его самым близким другом и единомышленником был в прошлом главный редактор центральной украинской газеты «Сельская жизнь» Прокудин Эммануил Борисович, прошедший сталинский ГУЛАГ и всю войну – «с противотанковым ружьем через плечо».
Мой отец, Моисей Марголин, родился в многодетной семье (10 детей) в небольшом еврейском местечке Лапичи неподалёку от белорусского городка Осиповичи. Его отец (мой дедушка) Марголин Михл (я имел честь быть названным его именем) трудился на небольшом, им же организованном предприятии по производству дегтя. Тогда это был, пожалуй, самый распространенный смазочный материал, спрос на который в крестьянском хозяйстве был достаточно высок. Бабушка Хая-Сарра была светлой, доброй, трудолюбивой хозяйкой и очень требовательной к своим многочисленным домочадцам. Она не могла терпеть бездельников и лентяев, даже если это касалось её внуков.
Мы очень любили на лето приезжать в гости к бабушке Хае-Сарре, где с удовольствием погружались в размеренный деловой уклад жизни ее большой семьи: ежедневный и очень насыщенный трудовой день по уходу за скотом и работа на огороде, а в пятницу вечером после захода солнца бабушка в нарядном платье и красивом белом платке в своей парадной комнате зажигала свечи и тихой скороговоркой произносила молитву, извещавшую о наступлении святой субботы. Каждый раз в завершение субботней трапезы непременно подавали бабушкин фирменный деликатес: очень вкусный пирог с изюмом.
В 1918 году, в разгар становления семьи, когда еще не успели подрасти дети, на семью внезапно обрушилась большая беда: во время пандемии «испанки» скоропостижно умер мой дед Михл и одна из его дочерей, Фейгл. Бабушка, в то время еще достаточно молодая женщина, была вынуждена сама поднимать своих детей: все они выросли очень добрыми и честными людьми, все обзавелись семьями и смогли найти свое место в той совсем непростой для евреев жизни.
Мой отец принадлежал к более старшей возрастной группе детей в семье: когда умер его отец, ему едва исполнилось 15 лет. Отец мечтал последовать примеру своего старшего брата Беньямина, которому удалось уехать в Палестину, но для этого требовались по тем временам большие средства, которых у отца не было. Несколько лет спустя, уже в зрелом возрасте, он примкнул к сионистскому движению белорусских евреев, за что долгое время преследовался местными чекистами. В год моего рождения, когда семья жила в деревне Копцевичи на Мозырщине, отца арестовали за участие в сионистском движении, и отбывал он срок в тюрьме районного центра Петриков, куда мама вместе со мной, тогда грудным ребенком, ездила его навещать. После освобождения из тюрьмы, скрываясь от преследований, семья перебралась в российский город Курск. Впереди уже явно маячила война с германским фашизмом, а сатанинский Молох гитлеризма уже был нацелен на восточно-европейское еврейство.
Отец провоевал всю войну «от звонка до звонка». Как человек, с недоверием относившийся к советской власти, он, по его же собственному признанию, за всю войну лишь единожды смалодушничал, когда по настоянию политрука перед очередным боем подписал коллективное заявление о приеме в ВКП(б). Всю оставшуюся жизнь его ужасно тяготила необходимость посещать партийные собрания. Стоило только появиться объявлению об очередном собрании, как у отца надолго портилось настроение: он абсолютно не вписывался в эти сборища идолопоклонников, погрязших во лжи и лицемерии.
До войны в городе Осиповичи жила большая (девять детей) семья Берковичей – это была семья Рахили, старшей сестры моего отца. Когда их всех загнали в гетто, старшей дочери Маше вместе с самым младшим братиком Исааком удалось бежать. Они подолгу скрывались в окрестных лесах, изредка забегая в близлежащие деревни, пытаясь раздобыть хоть какую пищу. В один из таких «набегов» их поймал белорусский полицай, загнал опять в гетто, где, в назидание другим узникам, они были прилюдно, на глазах у родителей, зверски казнены. При освобождении Советской армией этих мест, там проходила часть, в которой воевал мой отец. Его отпустили на сутки – посетить родные места. Ужасная история казни детей его настолько потрясла, что он в тот же день попытался разыскать того полицая и воздать ему по заслугам. Отец нашел дом бандита, но, к сожалению, его там уже не было: в избе сидела испуганная женщина с двумя детьми, прятавшимися на печке. Ни о каком возмездии, конечно, не могло быть и речи. Тогда же отец узнал, что мою бабушку Хаю–Сарру, которая пряталась в ветхом сарайчике на своем огороде, тоже расстрелял местный полицай, – кстати, бабушкин сосед.
На фронте в звании лейтенанта воевал и погиб брат отца Ирма, до войны он жил в одном доме с бабушкой Хаей-Саррой, а вся его семья (жена и двое малолетних детей) была уничтожена фашистами.
При отступлении кораблей Балтийского флота из Таллинна погиб лейтенант Марголин Самуил, самый младший сын моей бабушки, который родился в год смерти своего отца Михла. Это был очень красивый человек и единственный в семье, кто смог до войны получить среднетехническое образование: он окончил строительный техникум в Минске. Трагическое совпадение: в 1941 году, в год гибели Самуила, у него в Минске родился сын Михаил (мой тезка, названный тоже в честь нашего деда Михла), мама его тоже воевала, а сам он некоторое время находился в эвакуации в детском доме, так никогда и не познав тепла рук и сердца своего отца. Впоследствии Миша окончил радиотехнический вуз в Минске и уже много лет счастливо живет со своей прекрасной женой Полиной, двумя детьми и четырьмя внуками в Мельбурне (Австралия).
Моя мама, Марголина Рахиль (в девичестве Токер) родилась и жила до замужества со своей семьей в белорусском городе Слуцке. Бабушку звали Эстер-Гутэ, а дедушку – Исаак. Из рассказов дедушки Исаака во время нечастых довоенных встреч я узнал, что он долгое время работал на барже и перевозил грузы по реке Березина. В семье было четыре сестры и один брат – Шолом, которому удалось в первые послереволюционные годы уехать в Палестину. Здесь он стал известным скульптором и частенько бывал в Америке, выполняя различные заказы. По тем временам мама была достаточно образованным человеком: она окончила полный курс Одесской гимназии. Именно её стараниями в нашей семье все довоенные годы совершенно открыто бытовал идиш, а между собой родители частенько переговаривались на древнееврейском.
Странным может показаться это утверждение, но дедушке Исааку действительно повезло – он умер буквально за несколько дней до начала войны, а вот его жена, маленькая, неприметная в обыденной жизни бабушка Эстер-Гутэ, в свой последний путь навстречу смерти шла в полном одиночестве. Никого из родных уже рядом не было: её старшая дочь Фейгл с мужем были расстреляны в Барановичах, а самая младшая дочь Сима с мужем и двумя дочерьми погибли в Минском гетто. Война и Холокост практически уничтожили всю нашу некогда многочисленную родню: наша семья недосчиталась 68 человек…
Трагично сложилась и судьба нашей мамы: оказавшись с нами, четырьмя малолетними детьми (мне, старшему, было 11 лет) в эвакуации, от непосильного труда, голода и лишений она растеряла все свое здоровье. Нет никаких человеческих лишений страшнее голода: это ни с чем несравнимое медленное угасание жизни, и нет ничего ужаснее материнского горя – оказаться беспомощным свидетелем голодного страдания своих детей. Именно это и происходило осенью и зимой 1941 года в средневековом узбекском городке Шахрисабз, где один за другим умирали от голода и болезней забытые Богом и людьми бежавшие от Холокоста дети, их мамы, бабушки и дедушки. Все беженцы в Шахрисабзе были евреями, в основном из Белоруссии, и им очень скоро стала понятна безысходность ситуации, которую принято в народе называть «из огня, да в полымя». Маме удалось нас вывезти из этого ада, но впереди были еще три года эвакуационных скитаний. Поэтому уже после войны, едва дождавшись возвращения с фронта отца, мама тяжело заболела и летом первого послевоенного года ушла из жизни. Ей было всего-навсего 46 лет. Не дожил до пенсионного возраста и наш отец.
Существует расхожая поговорка, что «время лечит». Ничего подобного: с годами все быстрее, буквально с космической скоростью летит время и, как это ни парадоксально, начинаешь острее ощущать горечь утрат своих близких родственников. Тем более, что почти все они ушли из жизни при трагических обстоятельствах военного лихолетья. Никому из нас не дано знать, где на белорусской земле покоятся мои бабушки и дедушки, их дети и внуки, в каких безымянных братских могилах захоронены все наши родные, жертвы Холокоста, где конкретно в самый первый год войны погибли мои дяди, офицеры Красной Армии Ирма и Самуил Марголины. Страшно даже подумать, что уже нет в живых моей единственной сестры Баси, младших братьев Евсея и Самуила, прах которых покоится в земле Израиля и Германии. От двух многочисленных довоенных поколений наших близких родственников остался только я и мой тезка, тоже Михаил Марголин, который живет в Австралии.
Убежден, что для всех нас, представителей ныне живущего поколения, праведная жизнь наших предков была и остается надежной охранной грамотой бескорыстного служения своему народу. Очень хотелось бы верить, что эта воистину благословенная память сердца останется духовным ориентиром для наших детей, внуков и правнуков.
Буквально через несколько дней, 9 марта нынешнего года мой 90-й день рождения. За всю свою достаточно продолжительную жизнь мне трижды довелось менять трудовую стезю: тридцать два года посвятил службе в Военно-морском флоте СССР, которую закончил в звании капитана 2 ранга и, как участнику послевоенного боевого траления мин, присвоено звание Ветерана войны. После увольнения в запас, пятнадцать лет трудился в Минздраве Латвии и почти тридцать лет – как публицист в русскоязычных СМИ Америки (и не только Америки).
Подарком судьбы стало мое знакомство с издателем и главным редактором Международного интернет – журнала «Мы здесь» Леонидом Школьником, в котором мне посчастливилось сотрудничать с момента его основания. Но началось наше сотрудничество с редактирования им газеты «Форвертс», вскоре ставшей самой популярной в городе Большого Яблока еврейской газетой на русском языке. Мои статьи, а их у меня, пожалуй, уже больше четырех сотен, публиковались в Израиле, Австралии, России, Германии и даже Грузии. Кроме того, я автор книги «Фарватеры прожитой жизни. Заметки публициста», книги «Памяти Феликса Розинера» в соавторстве с писателем Юрием Окуневым, а также небольшая книга «Мама – синоним слова «ЛЮБОВЬ», посвященная светлой памяти моей мамы Рахиль Исааковны Марголиной.
Однажды, услышав от меня слова благодарности, когда я по праву назвал Леонида своим учителем, он в ответ пошутил: «Вы, Михаил, забываете, что я всего-навсего Школьник». Леонид по праву занимает судьбоносное место в моей жизни и вполне органично вписывается в эти мои воспоминания о самых близких и дорогих моему сердцу родных людях. Не знаю сколько мне еще отведено Всевышним, но как в таких случаях принято с надеждой к нему обращаться: «Дай-то Бог».