Лейтенант посмотрел на задержанного. Обычная “досовская” внешность – здоровенная шляпа, густые пейсы, мощная борода до самых глаз… Глаза показались ужасно знакомыми… Даже возникло странное чувство, что он совсем недавно, вот только что видел эти глаза. Сержант закрыл свои собственные глаза и мысленно стал перелистывать лица, промелькнувшие перед ним за сегодняшний день. Их было много – полицейские, задерживавшие “пингвинов”, сами “пингвины” – молодые, старые, темноволосые, рыжие…
Демонстрацию устроили, сукины дети! Ну так и демонстрируйте себе в своих синагогах, а на черта улицу перекрывать, полицию бить и мусорные баки жечь? Ах, Ридерман вам не нравится? “Ридермана – в отставку!” – орете? А вот фигу вам! Или как там на вашем сраном идише – “файге”!
Задержанный кашлянул. Лейтенант открыл глаза и опять уперся в этот странный, но такой знакомый взгляд. Нет, ни у кого из “харедим”, равно как из полицейских не было таких слегка выпученных глаз. Ладно, пора начинать допрос.
Он заглянул в рапорт сержанта Криспина.
– Йоэль Хофман, 1959 года рождения? Проживаете по адресу Геула 17 квартира шесть?
Задержанный устало кивнул.
Лейтенант не спеша вытащил из пачки сигарету и закурил. Хофман поморщился. Ага, не любит табачного дыма! При случае используем. Он углубился в чтение рапорта.
– Гм… Нападение на полицейского с целью удушения… То бишь покушение на убийство.
– Никого я не собирался душить, – мрачно произнес Хофман. Голос у него был хриплый, глухой, к тому же с русским акцентом, правда, тщательно скрываемым. – Это ваш коп стал душить нашего парня, вот я и прыгнул ему на спину, чтобы оторвать от нашего.
– А зачем вы… – лейтенант кинул взгляд на длинную седую бороду ультроортодокса, – зачем вы, старый человек, участвуете в этом балагане? Чем вам помешал наш премьер?
– Чем? Вы еще спрашиваете – чем? Да он же нам, религиозным, форменный геноцид устраивает! Финансирование ешив срезал до нуля! Если есть спонсоры за границей, то ешива еще как-то тянет, а сколько ешив позакрывалось!
– Работать пусть идут!
– Так ведь курсов нет, квалификацию поднять не дают – кричат:”Нечего на харедим деньги тратить!”
– Правильно кричат!
И для пущей убедительности лейтенант пустил ортодоксу в глаза струю дыма.
Тот отпрянул, зажмурясь. Потом открыл глаза, потер их.
“Нет, где же я все-таки видел эти выпуклые зенки?” – подумалось полицейскому.
Из облака табачного дыма приплыл к нему глуховатый голос, тоже, кстати, не раз слышаный, только когда и при каких обстоятельствах?
– Пособия на детей срезали опять же до нуля…
– Так ведь не только вам, но и арабам!
– Арабам весь арабский мир помогает, один Катар сколько денег переводит! У них рождаемость не снижается, и живут припеваючи!
-Вы тоже продолжаете рожать пачками!
– Ага, и находимся на грани голодной смерти! Ваш Ридерман ввел свободную торговлю по субботам и владельцы магазинов, соблюдающие шабат, стали разоряться, не выдержав конкуренции! А этот кошмарный закон, отменяющий кашрут в государственных больницах?! Что будет, если его примут?”
– Ничего! В частных полечитесь!
– Да откуда у нас деньги на частные?
– Это ваши трудности!
– А что творится в прессе! Какие оскорбления! Скоро дело до кровавого навета дойдет! А на улице? Выйдешь за пределы религиозного квартала, и сразу тебя всяческая шпана окружает, за бороду дергает, в лицо плюет!
– И что, шпану тоже Ридерман организовывает?
– Ридерман, пока рвался к власти, орал на каждом углу, что мы кровососы, что от нас все беды… И вот результат.
– Так ведь вы действительно кровососы! От вас действительно все беды!…
Лейтенант все больше распалялся. Он даже вскочил и, закинув руки за спину, прошелся по комнате из угла в угол.
– Вы десятилетиями пили все соки из государства, нигде не работали, в армии не служили, сидели на нашей шее! Разоряетесь, говоришь? Да так вам и надо! Детей нечем кормить?! Так не рожайте!
Он уже не ходил по комнате, он носился по ней и орал так, что перепуганный секретарь приоткрыл дверь, сунул внутрь голову и тут же в ужасе отпрянул.
– С голоду дохнете?! – орал не заметивший этого лейтенант. – Ну так и подыхайте! Воздух чище будет.
– Мразь нацистская! – прошептал Хофман, очевидно, не надеясь или не боясь, что лейтенант его услышит. Но, как ни странно, тот услышал. На мгновение застыл, как вкопанный, а потом вдруг, словно опомнившись, подскочил к сидящему на стуле Хофману и заголосил:
– Что?!!! Ты что такое сказал, сволочь пейсатая?!
Не дожидаясь ответа, он резко протянул руку, движением, ставшим за последние дни привычным, быстро намотал на кулак длинную бороду и со всей силы дернул…
…И долго потом стоял, потрясенный, молча переводя ничего не понимающий взгляд с портрета премьер-министра, висящего над его столом, на оставшееся без бороды лицо задержанного. Так вот, где он видел эти глаза…
– Господин Ридерман… – выдавил, наконец, несчастный лейтенант… – Господин Ридерман, это вы?…
Премьер-министр устало прикрыл глаза. В клубах табачного дыма распласталось молчание. С минуту, а то и больше, простоял лейтенант по стойке смирно в шаге от, казалось, задремавшего Ридермана, пока тот не выдохнул, не открывая глаз.:
– Ты… это… бороду подними.
– Служаюс-с-с-с… – пробормотал лейтенант и, резко нагнувшись, схватил накладную бороду, вывалившуюся из его разжатой ладони в тот момент, когда арестованный ортодокс вдруг превратился в премьер-министра, прославившегося борьбой с религиозным дурманом. Затем протянул ее Ридерману.
Тот повертел деталь грима в руках, приложил к подбородку, плюнул и, с ненавистью взглянув на полицейского, пробормотал:
– Ну и методы у вас! И много этак вот за день бород надергал?
– Никак нет! Ваша – первая.
Ридерман взглянул на полицейского исподлобья и вдруг – даже не захохотал, а именно по-жеребячьи заржал. Ржал он долго. За это время полицейский попытался выдавить вымученную улыбку, но быстро понял, что это у него вряд ли получится, да и неясно, как глава государства отреагирует, когда, закончив гоготать, увидит столь же радостно смеющегося обидчика. И действительно, минуты через три задержанный неожиданно посерьезнел и мрачно произнес:
-Ну, и что мне теперь велишь делать?
– Я… эээ… мне….
– Все понятно. В-общем, так. Сейчас едешь по адресу, который я тебе напишу, и приносишь все ключи, которые есть, от этого кабинета, чтобы в твое отсутствие никто сюда не вошел…
– В мое отсутствие ? – изумился лейтенант.
– Именно так. Оставишь мне эти ключи. Я покамест здесь посижу, а ты поедешь по адресу, который я тебе оставлю, и привезешь мне цивильную одежду. Войдешь в комнату – она прямо на диване лежит, аккуратно сложенная. Да и вот тебе ключи от машины. Она там прямо возле дома припаркована. Черный “ауди” номер 25445..Пригонишь мою машину, а свою, полицейскую, оставишь там. Завтра заберешь.
Оставшись в комнате один, Ридерман задумался. Он, успешный политик (враги шипят: “Политикан!”, что ж, на то они и враги!), репатриант из далекой страны, ставший премьером благодаря тому, что удачно напустил светское большинство Израиля на религиозное меньшинство, и вдруг он дает слабину. А ведь как держался! Помнится, еще на пути к власти, во время одной из встреч с избирателями, он улыбнулся и протянул руку девчушке, державшей плакат, где было написано по-русски : “Долой ультра-религиозных сектантов!” Бедняжке, трепетавшей от восторга, даже пришлось, краснея, переложить древко транспаранта в левую руку, чтобы нежную правую ручку подать кумиру. И тут же подскочил к нему какой-то в кипе, в вязаной, конечно, те, что в черной, на его сборища ходить не рисковали, и заверещал: “А между прочим, ваш дедушка тоже, вероятно, был “ортодоксальным сектантом”. Неприятно это было. Неприятно было и когда в ту же ночь ему приснился дедушка. Совпадение? Игра подсознания? Дедушка был в ермолке и с бородой. И с какой укоризной он смотрел на внука. Наутро будущий премьер проснулся и… и что? А ничего! Как ни в чем не бывало, продолжил путь к победе.
И уже, когда был избран… Положение обязывает – пришлось встречаться с главными раввинами страны – сефардским и ашкеназским. Так вот, в синагоги годами не захаживал, а тут вот в целых две пришлось заглянуть. И в обеих одно и то же странное ощущение – этакий пристальный взгляд откуда-то сверху. Очень не по себе ему было. Но когда через пару месяцев эти же раввины не по делу выступать начали, пришлось выводить народ на улицы, выступать перед гражданами. И – все в порядке! Скажет: ” Государство галахи!” и все орут, аж воют от ярости. Крикнет: “Религиозное засилье!” и народ хоть колья, хоть автоматы готов похватать и идти давить гадов!
Так что ничто не предвещало. И надо же – три недели назад, во время очередного заседания кнессета, в кулуарах… Что значит, “в кулуарах”? Он шел в буфет (демократичный премьер – кушает со всеми), а тот шел из буфета. Он хотел было мимо пройти – все-таки депутат от оппозиции, а тот неожиданно подошел и взял за пуговицу. Сверлит взглядом, а потом говорит: “Господин премьер, пять минут с помощью Б-жьей, не больше, хорошо? “
Ну зачем он кивнул в ответ. Ну плюнул бы и пошел – благо слюны на пути в буфет во рту было довольно. Ну как же, он ведь премьер! Пусть враг, но…
А враг он и есть враг! Шляпу видишь? Пейсы видишь? Это значит, либо ты их, либо они тебя. Вот и получилось, что они! Причем выбрали самое слабое место – душу!
Депутат от харедимной партии оттащил Ридермана в сторонку и, захлебываясь, начал свой рассказ:
– Вы, конечно, слышали о замечательном раве З.? Слышали, да?… – и, не дожидаясь ответа, он продолжил. – а я, между прочем, с ним лично знаком! А знаете вы, что рав – из выживших в Холокосте? Да-да! И вот – я тогда еще намного моложе был, и – помню – возле синагоги – дело было в Нью-Йорке – прямо на тротуар уселся какой-то бездомный. Оборванный такой… но в кипе…
Рассказывая все это, депутат продолжал держать премьера за пуговицу.
– Зачем вы все это рассказываете мне? – вставил премьер-министр, сумев все-таки пробиться сквозь поток его слов. Не удостоив собеседника ответом, хареди продолжал:
– Перед субботой, рав привел его в столовую при синагоге, накормил, а потом сказал: “Ты тоже прошел через Холокост?” “Ну!” – отвечал оборванец, презрительно скривив губы. – “В миньяне молишься?” Бездомный лишь замотал головой. “А умеешь?” Когда-то хазаном был”, – сказал тот и сплюнул.”Ну пошли, похазанишь!” – неожиданно сказал раввин и, прежде, чем оборванец успел опомниться, полуобнял его и повел внутрь синагоги.
“Рав, но ведь субботнюю молитву может вести только человек, соблюдающий шабат”, прошептал я, улучив момент”. “Так он соблюдает! ” – заявил рав З. с такой уверенностью, что мне осталось только предположить, что мы имеем дело с “руах акодеш”, святым наитием! Молитву тот вел неплохо, но время о времени, особенно к концу каждого раздела, начинал торопиться. Получалось что-то вроде “Брух-т-донай!”
Наутро тот уже сам пришел в синагогу и вызвался хазанить. Я молчал, но кто-то из учеников рава не выдержал и прошептал.:
“Рав, от него несет табачищем! Вы уверены, что этот запах со вчерашнего дня сохранился, что этот человек не курит в шабат?”
“Уверен!” – отрезал раввин и жестом предложил бомжу начать молитву.
После шахарита была трапеза в синагоге. Бомж уплетал за обе щеки. А после “биркат амазона” вышел на воздух, сел на крылечко и прямо у нас на глазах сладко-сладко так закурил.
“Рав! – вскричали мы хором. – Смотрите, он курит в шабат!”
– “Нет! – покачал он головой. – Это не он курит в шабат! Это нацисты курят в шабат! Это СС через него курит в шабат!”
Депутат выпустил из цепких пальцев пуговицу Ридермана и двинулся в зал заседаний, а премьер-министр по инерции отправился в столовую, но не лез ему кусок в горло в тот день.
А вернувшись домой, ночью, ворочаясь с боку на бок, понял Ридерман, что есть у него враг, с которым надо бороться не на жизнь, а на смерть. И зовут этого врага Ридерман.
С этим твердым решением он и уснул. А наутро в кнессете было первое чтение по закону Евгения Филина и Юлии Рокоссовской о больничном питании. Он выступил решительно в поддержку этого закона.
– Почему? – вещал он с трибуны , – простые израильтяне, сабры и репатрианты, должны выкладывать свои кровные за этот кашрут, который им не нужен, в который они не верят? Почему они должны кормить многотысячную армию дармоедов, именуемых машгиахами? Ежедневно, ежемесячно, ежегодно сотни тысяч израильтян едут отдыхать или работать в Сингапур и в Таиланд, в Италию и Испанию, в Египет и в Марокко. Там они ходят по ресторанам и едят все, что можно съесть, от креветок до так называемого белого мяса. И при этом никого из них почему-то кашрут не волнует. Почему же, вернувшись домой, в случае болезни, они приговариваются к кашруту. Если наши уважаемые ортодоксы так строго соблюдают диетарные законы четырехтысячелетней давности, пусть их томящиеся бездельем женушки дома варят им бульончики и приносят в своей посуде! Представляете, какая получится экономия!
А вечером в Фейсбуке под ником “Сын Торы” он написал: ” Деевреизация нашей страны продолжается! В своей попытке уничтожить любой намек на нашу национальную самоидентификацию и превратить наш народ в стадо тупых баранов, перечеркивающих свое прошлое, а следовательно и будущее, Ридерман не остановится ни перед чем! Все на митинг протеста! Ридермана в отставку!”
В тот же вечер появились лапсердак, черная шляпа, накладная борода, накладные пейсы…
Так началась эта двойная жизнь. Днем он призывал бороться с религиозным засильем и религиозным диктатом, а с наступлением сумерек вместе с единомышленниками скандировал:
“Ридерман, домой! ПИсать и спать! “
Когда он при этом бывал более искренен? Он и сам не знал…Более того, чем яростнее он обрушивался на ортодоксов днем, тем пламеннее клеймил Ридермана по ночам…
… То был даже не стук в дверь, а как будто кошка скреблась. Ридерман поморщился. Ну да, он же сказал : Отдашь мне все ключи”. Вот этот идиот с перепугу и отдал все до единого – даже себе не оставил. Он представил себе лейтенанта, который, в нелепой позе стоя перед дверью, бережно, словно некое хрупкое сокровище, держал сверток с одеждой Хозяина, и двинулся открывать намеренно медленно, словно желая насладиться нелепостью подчиненного.
…Слуга действительно стоял в этой дурацкой позе. Он был настолько бледен, что весь садизм Ридермана тут же улетучился. Он схватил офицера за рукав, втащил в кабинет и резким движением усадил на стул, где совсем недавно сидел сам, а этот несчастный тогда, еще не будучи несчастным, наматывал себе на руку его фальшивую бороду.
– Да не бойся ты! – прошептал он. – Ничего я тебе не сделаю…
А сам подумал: “А ведь он прав! Действительно ситуация аховая! Увидел чувак то, что видеть ему не по чину-не по рангу, да и вообще ни к чему. Что теперь делать?”
И какие-то флюиды передались лейтенанту так, что он отчетливо увидел собственное тело, выбрасываемое некими таинственными личностями где-то на окраине Иерусалима…
– Да не сделаю я тебе ничего!” – повторил с раздражением премьер.
– Правда не сделаете? – ощутив, как разгорается в нем искорка надежды, спросил лейтенат, а сам в отчаянье подумал: “Сделает!”
– Конечно, не сделаю!, – ласково произнес премьер, а сам с сомнением подумал: “Сделаю?”
После этого диалога парень затрясся еще сильнее.
– Да успокойся ты! Дай сюда костюм! Чего ты в него вцепился?
Он буквально вырвал из рук полицейского сверток с костюмом и положил его на стол. Потом обернулся.
– И как ты в таком состоянии по городу колесил? Случаем не сбил никого?
Страж порядка замотал головой.
– Уезжал вроде нормальный был. И давно тебя развезло?
– М-минут д-двадцать как…
Ну, ясно! Это он, выходит, с виду такой крутой, а на деле – тугодум тугодумом. Сгонял на автопилоте за шмотками, все вроде хорошо было – и вдруг в башку клюнуло – да я ж проник в самую сокровенную тайну самого сильного мира сего ( ну, не в таких выражениях, на них у нашего одноклеточного вряд ли мозгов хватит, но суть такая), ой что теперь со мной будет?! И тут началось!
– Ну выпил бы что ли виски или коньяку. Где оно у тебя – в столе или в сейфе?
– Н-нету!
– Ну хоть воды выпей!
-Н-нету!
– Тьфу ты, пропасть! Что ты за полицейский такой, что ничего у тебя нету? Ну покурил бы что ль? Все бы полегчало?
Полицейский устремил на него умоляющий и одновременно вопросительный взгляд.
– Да ладно, – понял Ридерман. – Кури уж… Потерплю.
Лейтенант вытащил пачку из кармана, но руки у него продолжали дрожать, и пачку он тут же выронил. Он наклонился, но никак не мог трясущимися пальцами ухватить ее.
– Сиди уж, – усмехнулся Ридерман и сам поднял пачку. Должен же премьер-министр услужить лейтенанту полиции!
Но тут вдруг веселую усмешку как стерло у него с лица.
– Что это у тебя за сигареты такие? – спросил он.
– Эконом… Немецкие, – выдавил страж. – мы с женой недавно в Мюнхен ездили. На “Октоберфест”.
Ридерман открыл пачку. Ко всему прочему, сигареты были еще и коричневого цвета.
– Немецкие… – прошептал он. – Коричневые…
– Ну да, – с готовностью проговорил полицейский. – Стоит одно евро семьдесят центов. А по вкусу – не хуже дорогих.
– Коричневые, немецкие… – задумчиво повторил премьер министр. Он вдруг сел за включенный компъютер, склонился над клавиатурой и быстро заработал пальцами. Через три-четыре минуты, показавшиеся полицейскому, чье будущее до сих пор представлялось более чем туманным, тремя-четырьмя тысячелетиями, он поднял голову и спросил:
– В принтере бумага есть?
– Что?! – переспросил вздрогнувший от неожиданности лейтенант.
– Я спрашиваю, есть ли в принтере бумага.
– Е-есть… – неуверенно пробормотал страж порядка.
– Так есть или нет?
Не в силах больше вымолвить ни слова, лейтенант кивнул. Премьер этого не видел. Он что-то поправлял в только что набранном тексте. Не дождавшись ответа, он плюнул и, приподнявшись, убедился в наличии бумаги сам.
Через какое-то время принтер закряхтел, загудел и выродил листок с неким суперкоротким посланием. Премьер взял этот листок, быстро пробежал его глазами и, схватив одну из многочисленных ручек, лежащих на столе, резким движением поставил роспись. Снова взглянул на полицейского и властным голосом произнес: “Конверт!”
Без слов лейтенант полиции сорвался с места и, достав из шкафа большую картонную коробку с конвертами, немедленно выполнил просьбу главы правительства.
Не поблагодарив его, Ридерман схватил конверт, что-то на нем написал, затем впихнул в конверт листок и положил на стол.
– Вот, сказал он, помолчав. – Завтра передашь тому, чье имя на конверте, лично в руки.
“Судьба моя в этом конверте, – подумал полицейский. – и скорее всего – смерть моя”.
– Переодеваться я раздумал, – объявил Ридерман. – Мне теперь плевать. Сейчас только, бумажник достану, а то там и удостоверение личности и права.
Он порылся в свертке, который привез лейтенант, вытащил бумажник, проверил его содержимое и снова подошел к полицейскому.
– Ну все. Давай ключи от машины и прощай.
Тот, все еще сжимая в объятиях коробку, протянул ему совершено мертвою рукой ключи. Затем премьер вышел, и лейтенант услышал, как его шаги затихли в коридоре.
Ах, какой внутренней борьбы стоило лейтенанту подняться со стула и подойти к столу. Шаг “на чье имя это письмо, этот приказ?” Еще шаг – “На имя начальника нашего участка?” Еще шаг – “куда там! Будет он мелочиться! – сразу начальнику полиции Иерусалима?” И уже возле стола “пожалуй прямо министру внутренних дел!”
Взяв в руки конверт, который Ридерман, очевидно в спешке забыл заклеить, лейтенант не поверил собственным глазам – на конверте красовалась надпись: “Спикеру кнессета Юрию Финкельштейну”. Конверт не был запечатан – интересно – по забывчивости или сознательно Ридерман оставил его открытым? Ничего не понимая, лейтенант вытащил листок. Надеюсь, читатель его за это не осудит. Я – так точно.
“Уважаемый господин Финкельштейн! Дорогой Юра! Прошу срочно уволить меня с поста премьер-министра и дать мне возможность немедленно выйти в бессрочную отставку. Авихай Ридерман.”
… – Коричневые, немецкие… Коричневые, немецкие… – повторял Ридерман, проносясь мимо черных полей, за которыми мерцали цепочки разноцветных огней. – Ну и что? Спрашивал он себя. – И немцы уже не те, и табак другой.
Дорога свернула на север и он послушно помчался по ней. Вырывающиеся из фар лучи время от времени выхватывали из темноты пучки спутанной травы.
По склонам окрестных гор карабкались арабские деревушки. Фонари обильно лили золото, луна – серебро.
– А может, я неправильно поступил? – спрашивал он себя. – Может, иначе надо было действовать.
Он представил себе, как неожиданно для всех, и прежде всего для депутатов собственной партии, он, поднявшись на трибуну кнессета, надевает кипу и торжественно объявляет: “Всё, что я до сих пор здесь говорил – ложь!” Представил – и усмехнулся.
А по обеим сторонам шоссе то растопыривались пальмы, то, покрытые лунным светом, точно снегом там, на доисторической, могучие разлапистые сосны и эвкалипты раскрывали широкие объятия.
Неожиданно на ум пришла забавная рифма – “Эвкалипты – эко влип ты!” И он опять усмехнулся.
Скалы, как бастионы древних крепостей обступали дорогу, а дорога вилась между ними и улетала на север, на север, на север…